Миф
и реальность в романе Д. Апдайка "Кентавр"
Роман Д. Апдайка
«Кентавр» принадлежит одновременно к мифологическому и вместе с тем растущему
из земли искусству.
Как пересказать самое
дорогое воспоминание? Как воссоздать для любимой девушки свой мальчишеский мир?
Как это сделать, если прошлое, как и настоящее, зыбко, неустойчиво, очертания
их расплываются и едва уловима грань между тем, что было, и тем, что кажется,
между порядком и хаосом?
Именно таков мир в
романе «Кентавр». Художник Питер Колдуэлл разговаривает со своей возлюбленной,
рассказывает ей о себе, о детстве, о своем отце, думает о настоящем,
возвращается в прошлое.
Не сразу понимаешь,
когда происходит действие: в 1947 году или пятнадцать лет спустя, или вообще во
времена кентавров. Можно, конечно, попытаться пересказать книгу в
хронологической последовательности, прозаически «вытянуть» ее в том порядке, в
котором происходили события, отобрав только эпизоды реальные, отбросив
мифологию. Но упорядочивать роман Апдайка таким способом нельзя:. в искусстве
от перемены мест слагаемых сумма всегда меняется. Мир в романе «Кентавр» — это
мир, в котором причудливо смешаны вчера и сегодня. Но книга Апдайка не ребус,
рассчитанный лишь на изощренную сообразительность и специальные знания. Ее
можно воспринимать как сказку, и тогда не покажется странным, что герой романа
все еще живет и действует после того, как мы прочитали посвященный ему
некролог, что в учителя стреляют не из традиционной рогатки, а его ранят
настоящей стрелой. Много в книге причудливого вымысла. А боль от ранения —
истинная.
Для чего живет человек?
Об этом всегда спрашивали герои Апдайка, об этом тоскливо спрашивают
представители семьи Колдуэллов в трех поколениях.
Что же противостоит
хаосу? Той черной пропасти, в кото рую неизбежно попадает рано или поздно и в
которую сегодня ежеминутно может быть повержено все человечество? Что защищает,
что ограждает человека от хаоса, что же дает силу жить?
Может быть, спасет
религия? Но она не спасла и деда-священника, так тосковавшего на смертном одре.
Его печальный опыт закрыл путь к религий для его сына и внука. Множество людей
защищает от хаоса другая вера — вера в возможность преобразования общества. Но
у героев Апдай-ка, да и у него самого, ее нет.
От хаоса могут спасти и
разные виды человеческих ощущений: причастности к родине, городу, заводу,
школе, а также осознание связи с другими людьми. Но герой Апдайка одинок. Не
может помочь ему и любовь. Жена уже плохо слышит своего мужа. Возникшее было
чувство к Вере Гаммел ближе к миру фантастическому, чем к реальности.
Но все-таки мир и
человек в романе Апдайка не тонут в хаосе. Опора Джорджа Колдуэлла — доброта.
Он — странный человек,
ведет себя странно. Даже его уродливая, найденная в ящике для утиля шапочка,
столь ненавистная сыну, — это ведь, по сути, шутовской колпак, только что без
бубенцов.
По реакции на мир, по
интонациям речи герою уже не шестнадцать, а пятьдесят, и все равно он нисколько
не повзрослел.
Он чувствует свою
ответственность за всех людей. Доброта Колдуэлла, однако, не вознаграждается.
Герой обречен, потому что он беспомощен, добр и жалок.
Его доброта не
достается сыну в наследство. Питер и не пытается подражать отцу. Он из другого
теста. Он по-иному противостоит хаосу. С детства он воспринимает мир в зримых
очертаниях, в красках. Питер становится художником. Запечатлеть на полотне
ускользающие мгновения, удержать этот свой мир… Ведь больше никто, ни один человек
на земле так не увидит, не изобразит маленькую ферму близ городка Олинджер в
штате Пенсильвания. И тогда крошечный этот мирок тоже канет в Лету вслед за
другими бесчисленными мирами и мирками.
Но писатель Апдайк
вовсе не подчиняется природе. Он ее преобразует, он властно творит свой мир.
Мифология — при всех
снижающих подробностях о жизни богов — все же сохраняет в романе значение
нормы, образца, гармонии.
Стремление к гармонии,
к эстетическому порядку у Апдайка глубоко противоречиво: он хочет дать слепок
той части хаоса, в которой и живут его герои, то есть неизбежно впустить хаос
на свои страницы. Но вместе с тем и обуздать его, удержать ускользающее,
странное, причудливое.
Если полностью
довериться писателю, его реальность и фантазия предстают во все более стройном,
единственном в своем роде сочетании.
В первой же главе ясно,
как сочетаются разные планы у Апдайка. Учителя ранило стрелой. Ему больно, а
класс смеется. Смех противный, он переходит «в визгливый лай». У самого учителя
видения одно страшнее другого: то ему кажется, что он — огромная птица, то, что
его мозг — кусок мяса, который он спасает от хищных зубов. Он бежит из класса,
закрывая дверь, «под звериный торжествующий рев». Столь же отвратительно и
возвращение в класс. Колдуэлл боится. И не зря. Потому что в класс пришел
директор школы Зиммерман. Он одновремецно и Зевс-громовержец. Стрела Колдуэлла
— громоотвод.
Класс ведет себя подло,
подыгрывает директору, а Колдуэлл позволяет издеваться над собой.
С огромным трудом
учитель заставляет себя продолжить урок. Он делает это увлеченно, талантливо,
но его никто не слушает. И герою невольно кажется, что учитель он плохой, и
жизнь прожита зря. Вот та реальность, что встает за фантасмагорией мыслей,
ощущений, поступков в первой сцене романа.
Раненый Колдуэлл бежит
из класса, из школы в гараж Гаммела, где ему вынимают стрелу.
Вокруг еще реалии
города Олинджера, — школа, трамвай, склад, ящик из-под кока-колы… Но эти реалии
уже вытесняются мифологическими, Колдуэлл уже цокает копытами, при разговоре о
современных детях он вспоминает своих учеников — Ахилла, Геракла, Ясона, гараж
похож на пещеру, а когда он уходит, вслед ему гогочут циклопы.
Все это напоминает
какой-то хаос. Однако и хаосу и страху все-таки противостоит человек. Вот как
скажет об этом учитель, заканчивая тяжелый урок: «Минуту назад, с отточенным
кремнем, с тлеющим трутом, с предвкушением смерти появилось новое животное с
трагической судьбой, животное...» — зазвенел звонок, по коридорам огромного
здания прокатился грохот; дурнота захлестнула Колдуэлла, но он совладал с
собой.
Переходы из одного
художественного мира в другой у Апдайка не всегда плавны, подчас они
головокружительны. Тогда сбивается настройка на одну волну, и все мертвеет,
обнажается конструкция, за блистательной сценой видны пыльные задники
декораций. Автор сам это чувствует, ведь Питер недаром говорит: «Последнюю
грань мне не преодолеть».